Читать книгу "Королевы Иннис Лира  - Тесса Греттон"

Лихорадка или слезы сделали глаза воина стеклянными. Он попытался сесть, и Марс снова пристроился, мягко прижимая мальчика к себе.

– Я вижу, кто ты такой, Лис Бан. Вылечись, а потом приходи ко мне.

– Да, – прошептал Бан, кивая. Слабый вздох вырвался из его груди, шурша, как ветерок в зимней траве. Марс выбежал из больничной палатки и вернулся под солнце. Нованос проследовал за ним.

Марс тихо зашептал, точно так же, как Бан, и задался вопросом, как бы это выглядело, если бы Моримарос сам захотел поговорить с землей.

И король Аремории спрашивал себя, ответят ли ему ветер, небо и корни Аремории.

Элия

Возможно, это инстинкт будил Элию каждое утро до рассвета, а затем выгонял ее из роскошной постели во дворце Лиониса и заставлял усаживаться на крепостной стене западной башни и смотреть, как звезды исчезают и умирают.

С этой вершины Элия могла видеть всю долину Лиониса. Восходящее солнце отражалось в водах большой, широкой реки, золотило ее медленное течение. Река вилась по городу, золотая под горками и паромными лодками, под баржами, под узкими и отполированными пассажирскими лодками и большими королевскими артиллерийскими кораблями. Столица раскинулась белым и серым по обоим берегам, поднимаясь с извилистых мощеных улочек и узких террас на крутых холмах. Ее называли жемчужиной Аремории. Столица блестела на солнце, как раковины и губы морских моллюсков, выстроенная в основном из мела и бледного известняка, с розовыми коралловыми крышами и сланцевой черепицей.

На вершине отвесных меловых утесов, отрезанных от внутреннего отвода реки, был королевский дворец. Его внешняя стена поднималась высоко и мощно, и была увенчана блестящими белыми зубцами, словно массивная зубастая челюсть, готовая проглотить то, что внутри, целиком. Пять башен, поднимающиеся высоко и поддерживаемые элегантными изогнутыми контрфорсами, обозначали края главного здания. Стеклянные окна подмигивали розовым светом, и тени скользили по голубым крутым крышам. Дворы и сады создавали уголки уединения, наряду с небольшими серповидными балконами, цепляющимися за бледные стены.

Каждое утро Элия смотрела в сторону Иннис Лира, когда солнце стирало звезды, и каждое утро ей хотелось заставить себя повернуть в другом направлении. Рассветный ветерок с реки охлаждал ее запястья и обнаженные пальцы, выдувал локоны волос из косы, которую она заплетала на ночь. Эта башня, казалось, была сейчас ближе к небу, чем когда-либо, хотя когда-то Элия посещала Гору Зубов с отцом и сестрами самой длинной ночью. Там, в окружении зубчатого камня и льда вдоль узкого пути пилигримов, под снегом и низкими облаками, Элия почувствовала, как небо опускается ей навстречу. Гэла морщилась, чтобы показать горе свои зубы, а Риган даже взвывала от ее мощи. Король Лир декламировал звездные поэмы, в то время как его младшая дочь плакала в немом изумлении.

Элия вспоминала сейчас об этом, и каждый рассвет углублялась в мечты, не желая выходить за их пределы. Словно вырвать себя из воспоминаний означало забыть, отпустить. Начать что-то новое.

Элия дико боялась начинать что-то новое. Этот рассвет не был началом дня, а скорее концом ночи, или и тем, и другим. Отец девушки отказывался просыпаться до рассвета. Он ненавидел наблюдать, как умирают звезды. Элия совершала ошибку, притворившись, что все происходит в нормальном ритме. Она просыпалась в своей постели и оставалась там, а затем съедала завтрак – сыр, холодное мясо и нежный хлеб, позволяла Аифе помочь ей одеться и привести в порядок волосы и пыталась устроить дамский день. Словно Элия решила быть в Аремории, и ее не изгнали из Иннис Лира. Результатом стала внезапная и острая боль, вызванная неожиданными словами, взглядом или просто видом знакомой птицы. Девушка едва могла контролировать себя в такие моменты, дрожа от силы этой внутренней бури.

Чтобы успокоиться, принцесса думала о матери и о детстве, о времени до того, как умерла Далат, до того, как ее семья распалась. Именно тогда Элии позволяли медленно просыпаться, пока ее кормят и купают. Королева ожидала ее: на солнце – если были лед и снег, или в саду – если нет. В течение нескольких часов проходили уроки чтения, письма и истории. Королева поощряла свою младшую дочь в учебе, как она это делала с обеими старшими. Элия любила истории, не важно, о других странах или вымышленные. Обе дорожили временем уединения до быстрого ланча с королем, а потом Далат покидала Элию, чтобы дочь могла дальше учиться у звездных жрецов. Королева проводила дни по правилам мужа: посещала королевскую охоту, встречалась с приказчиками, проверяла новые специи и товары из Аремории или из Русрики, или иногда даже из Третьего королевства. Часто в обязанности Далат входили вышивание с другими дамами из крепости, совместная болтовня, которая смазывает колеса любого правительства, и сбор информации для применения в других ситуациях.

Когда Элии везло и ей разрешили присоединиться к матери за этим занятием, девушка спокойно работала и не делала уроков. Ее старшие сестры иногда присоединялись к Далат и Элии. Риган преуспела в искусстве и шитья, и сплетен, очень этим увлеклась, несмотря на свою относительную молодость. Гэла часто надевала брюки и воинскую одежду и с нетерпением объясняла Далат и другим леди, что граф Эрригал, или граф Гленнадоер, или даже слуги дам недавно научили ее защите, владению мечом и мужским способам борьбы. Возможно, Гэла еще не понимала, какую почву для обсуждения она давала женщинам.

Элия это видела. Она была способна замечать закономерности их мира.

По вечерам вся семья обедала в большом зале в приятном обществе наставников и слуг, вместе с графами и местными баронами или с сыновьями и дочерями их соседей, со всеми, кто бы ни пришел к длинной серой стене замка Дондубхан, пересекающей звездное поле, чтобы помолиться духам умерших. После еды, если Элия не была слишком сонной, принцессе разрешалось пригреться рядом с родителями, когда они слушали арфиста или исполнителя на олифанте, поэзию, по меньшей мере на трех языках, или загадки Дурака. Голова Элии лежала на коленях матери или отца, и младшая Лир уносилась ввысь под звуки, пребывая в состоянии умиротворения.

Воспоминания теперь казались историей, рассказом о земных святых и музыкой счастья, звучавшей тогда в сердце другой принцессы.

Сонные крепостные стены дворца Лиониса не мешали Элии думать о том, что никогда не менялось: улыбка Риган, когда она потягивала горячий кофе, поскольку сестра Элии любила этот горьковатый напиток, а Гэла засовывала маленький нож в ножны, в потайной карман платья. Элия вспоминала, как Аифа расставляла красные точки по щекам и сочиняла стихи из любых трех слов, предложенных Элией. Она вспоминала о скрипе пера о бумагу, запахе сосновых ветвей, покрывающих зал в Дондубхане, и о плеске волн Таринниша. Элия старалась никогда не думать о своем отце.

Младшая дочь Лира думала о Бане Эрригале.

«Будь смелой», – сказал он.

Элия думала и о звездах, но нет – на них нельзя было положиться. Ни на ее карту рождения, ни на признаки рассвета, ни даже на Калпурлагх. Когда дул ветер, девушка слушала шепот ареморских деревьев. Они не разговаривали с ней. То ли Элия перестала слышать их язык, то ли ей отказали по какому-то укоренившемуся принципу – принцесса этого не знала. Бан говорил, что деревья смеялись, но Элия их еще не слышала. Буря внутри принцессы бушевала, и девушка крепко ее запечатала.